Белла КЕРДМАН

Школа навсегда

Надо сказать, что русский язык мог бы и не пробиться в израильскую школу, если бы не уроженка Израиля Яэль Ха-Руси, один из инспекторов министерства образования. Корни ее с Украины, из Винницы, куда она регулярно ездит; А фамилия, по-моему, - это псевдоним отца Яэль. Сейчас она на пенсии. Учеников у нас, русистов, становится по естественным причинам меньше, однако предмет в школьной программе есть. И выпускник может подготовиться и сдать экзамен по русскому языку
Мы, две одесситки-израильтянки, познакомились «путем взаимной переписки» благодаря общему интересу к третьему одесситу - живущему во Франции Михаилу Обуховскому. Зина Долгова; учитель-словесник, издала в Израиле силами своего семейства книгу этого нашего земляка — инженера по диплому, а по жизни эрудита и остроумца, проводника джаза, КВН, бардовских песен и прочих «неодобрямсов» в городе нашего исхода. Необычная эта книга, где помимо эссе-мемуаров и искусствоведческих статей читатель находит (в кармашке за обложкой) диск с записями старого джаза, сразу стала бестселлером. Моя публикация о ней и ее авторе Обуховском вышла в «Окнах» в октябре минувшего года.
А переписка с Зинаидой Долговой продолжилась. Обмениваемся впечатлениями от прочитанного, увиденного с экрана ТУ, посылаем друг другу любопытные тексты, слайды, фильмы и прочее, принесенное волнами Интернета к нашим берегам. Однажды я переслала ей информацию о так называемых детях индиго — их появляется все больше, и это серьезная проблема для школы. Она ответила: проблема не в детях, чрезвычайно развитых для своего возраста, а в учителях, которые не готовы их понять и принять. Подумав, что такая переписка может быть интересна не только нам, я пригласила Зинаиду Яковлевну Долгову в «Углы» .
Белла Кердман. Сейчас внимательно перечитала ваши последние письма. Там уже щедро заложен читательский интерес к будущим «Углам»: чего стоит хотя бы сохранение родовой еврейской фамилии для потомков! А ваше мнение о детях индиго! Да и мысли изнутри о нынешней школьной системе... Кстати, у меня два года назад было интервью с одной авторитетной математичкой из «наших», у которой дети и встают при входе учителя, и тишину в классе соблюдают, а главное - успешно сдают на «багрут» и поступают в вузы. Она никого не боится, зная себе цену, и потому высказывалась довольно остро и резко. А еще — у вас связь с бывшими учениками и даже их детьми, которые вас в глаза не видели. Одного этого достаточно для большого разговора.
Замечу, что «Переписка из двух углов» — это ведь не рассказ о том, какая замечательная у меня собеседница Зина Долгова, это наш с вами диалог на актуальные темы. Соглашайтесь, ей-богу!
Из какой вы, Зиночка, семьи? Откуда корни? Между прочим, почти каждый, с кем мы беседуем в «Углах», употребляет слова «жена», «муж» — без имени. Вот и вы... Не представите ли мужа? Как зовут, откуда родом, чем в жизни занимался?

Зинаида Долгова. Когда нас с ульпаном привезли в Музей диаспоры, там сказали, что можно узнать, откуда корни. Я «заложила» фамилии родителей. Отец - Прейгер. Оказывается, этот род из Испании, потом была Прага, оттуда и фамилия. В роду были философы, поэты, учителя, врачи. Правда, папа и его братья не подходят под эту категорию по профессии, но по сути - точно. У папы была кличка Рэбе. В Одессе к нему приходили советоваться и разрешать споры. Если Яков Адольфович сказал, значит, так и должно быть. Это был тактичнейший человек. Хотите знать, как он выглядел, посмотрите на портрет пожилого Окуджавы.
А принимала всех в двухкомнатной квартире на четвертом этаже без лифта мама, Ида Моисеевна, Крупницкая в девичестве. Она была потрясающей кулинаркой. Если, приезжая на лето в Одессу и пробуя очередную вкуснятину, я просила рецепт, она отвечала: «Да я просто холодильник помыла». Мама прекрасно пела, играла на фортепиано. В юности пела в еврейском театре. Я не унаследовала ее музыкальных способностей. Мама была акушеркой. И удивительно радушным человеком, оптимисткой. Вообще наши с сестрой родители, может, и не воспитывали нас в привычном смысле слова, но уроки доброты мы получали от них постоянно. Это я теперь понимаю. Так вот в мамином роду согласно той хранящейся у меня справке из Музея диаспоры значится профессия ее отца — он был скорняком.
С мужем, Анатолием Дмитриевичем Долговым, мы познакомились сразу после школы. Я в вуз не поступила, а он отправлялся за результатом в Ленинград. Вернулся. Подал документы в медучилище. За всю жизнь не встретила человека его масштаба — разве что Михаил Обуховский, — хотя умными людьми судьба меня не обделила. Когда Толя с третьего курса мединститута уходил, желая переехать в Новосибирск, ректор Дейнека орал на декана: «Ты понимаешь, какую голову отпускаешь?!» И запретил. Пришлось в обком партии обращаться. Мой бывший ученик, профессор Михаил Душкин, сейчас работает на месте мужа, и портрет Долгова (так все и звали Толю — по фамилии) стоит на его столе. Другой мой ученик и большой друг, уже многократный дедушка, написал в день рождения мужа: «Когда я думаю о людях Ренессанса, перед глазами встает Долгов». Не каждому мужу на серебряную свадьбу хочется подарить сына, а наш четвертый родился через два месяца после этой даты. И когда меня спрашивают, как я выдержала первые годы в Израиле, с парализованным мужем (с Толей случился инсульт незадолго до репатриации ) и маленьким ребенком, отвечаю, что у меня была самая легкая абсорбция: мне было некогда! Со своей свекровью, кстати, я прожила прекрасно до самой ее смерти здесь...
Да, еще о корнях. Меня назвали в честь погибшего на финской войне папиного брата Зинделя. Любопытный факт. Когда мой сын Яков сделал родовое древо, со всего света стали откликаться Прейгеры. Отозвалась из Израиля Батья Прейгер. И оказалось, в ее роду те же имена, что и в большой семье моего деда (у папы было не то 10, не то 12 братьев и сестер). Мой отец, как большинство «не воевавших» евреев, прошел всю войну. В корыте, как он мне сказал, по красной от крови реке переправлялся с Малой земли. Потерял в гетто в Меджибоже родителей, сестру с семьей... Кстати, наш Яков носит сегодня не русскую фамилию отца Долгова, а еврейскую деда Прейгера по своей воле и нашему, родителей, согласию.
Яркое воспоминание детства. Я у папы на плечах. Мы идем к тете Поле, его младшей сестре. Вдруг встречный: «Мало вас немцы били!» Папа ставит меня на ноги, и... тот оказывается на земле. Папа поднимает его и... опять на землю. Сажает меня на закорки: «Ничего. Так надо». Мой покойный, светлой памяти, сын рос на редкость миролюбивым. Вдруг в классе восьмом (я работала в той же школе) мне говорят: «Зинаида Яковлевна, там Саша дерется». Я спускаюсь. Сын идет навстречу. «Так надо было», — буркнул. Между прочим, когда ему исполнилось тринадцать и я хотела что-то объяснить насчет нашего еврейства, услышала: «Папа мне все это уже давно рассказал».
В Израиль хотели уехать мой папа и мой муж. А потом и старшие сыновья. Это я задержала семью. Оба моих родителя похоронены в Одессе. Из Новосибирска, где мы прожили 25 лет, летала на похороны. Из Израиля - постоять у их могил...
Б. К. Я правильно поняла — вы закончили филфак университета? На этот факультет обычно идут из несклонности к «физике». И склонности (часто мнимой) к «лирике». Меньше всего такой «лирик» думает о школе. Кстати, в мое время «универсалов» серьезно к ней и не готовили: кажется, в программе было всего четыре урока, два из которых — пассивные, когда студент только наблюдает за учителем. И по окончании вуза три года обязательной отработки диплома в школе для многих выпускников университета становились трагедией. На себе испытала, благо повезло попасть в городскую газету, где на тот час спился сотрудник.
А вы, Зина, до сих пор бреете школой, причем наяву, общаясь с бывшими учениками всех времен и, невзирая на пенсионный возраст, продолжая работать учителем. В израильской школе! За вами эту работу оставляют, делая в данном случае серьезное исключение... Ответьте откровенно: именно так вы хотели распорядиться своей судьбой - быть учителем?
3. Д. Я с детства сознавала себя учителем. Никогда не готовилась к науке. Подростком на даче собирала детей и устраивала для них «лагерь», их родители были довольны, но в душе считали меня ненормальной.
В Одесский университет поступала четыре раза. Получая пятерку по сочинению и устному, регулярно не проходила третий экзамен, неважно, что это было. Однажды на устном экзамене преподаватель литературы сказал, что такого сочинения, как мое, он не читал, жал руку после ответа, — результат тот же, нулевой. На четвертый год я сдала все экзамены, но в списках снова не значилась. Поступала на сей раз на вечернее отделение, ибо у меня уже был наш первенец. Написала ректору все, что думала. Получила ответ - мол, произошла ошибка... Потом мне рассказали, что ректор на заседании читал мое письмо и сказал: нельзя перегибать палку.
Дипломную работу писала по Олеше. Посоветовали развить тему, подготовить кандидатскую диссертацию. Я ведь поработала в архивах в Ленинграде, в литархиве в Москве и у Олеши дома, много общалась с сестрами Суок. Потом были Беленький и Чудакова. Но мне уже не хотелось заниматься кандидатской.
Моему третьему ребенку было шесть месяцев, когда погибла Ева Семеновна Котляр, и я искала повод отпроситься с работы, чтобы поехать к ее дочери в Куйбышев поддержать. Ева была для меня идеалом учителя и человека. Повод нашелся: кандидатский минимум был сдан, и я подала документы в аспирантуру куйбышевского педина. Там сказали, что тема по Олеше не пройдет, но если я смогу сделать за три дня реферат по Вересаеву, для меня в Москве добудут место. Реферат я написала, место было получено, но Вересаев меня не интересовал, аспирантура тоже. Я уже была тем, кем хотела стать. Ученики и я были необходимы друг другу.
Б. К. За что любят учителя? Исхожу из своего ученического опыта. Мы любили строгого учителя за строгость, доброго за доброту, если он хорошо учит. И нас понимает. Лучшим своим учителем считаю Татьяну Филипповну, математичку из школы им. Кирова в г. Рубцовске Алтайского края, куда мы были эвакуированы. Время военное, муж на фронте, а дома двое малых детей, так что основательно готовиться к урокам молодая женщина не успевала. И вот наша Татьяна — у доски. Одежда и прическа не безупречны, руки, да и лицо припорошены мелом. Напряжена. То стирает, то снова пишет цифры и формулы. И мы напряжены: решаем задачи в своих, тетрадках. Спорим между собой и с учителем, помогая друг другу и ей, мы сейчас на равных! То и дело кто-то выбегает к доске, хватает тряпку и мел, предлагает свой вариант. В классе сплошной гул. Но это рабочий гул — каждый вовлечен в процесс! Мы обожали эти уроки и этого учителя. И знания математики в ее классах были основательны. Но нам и в голову не приходило назвать ее мамой! А вас ученики называют мамой Зиной и сейчас, хотя иные уже внуками обзавелись. Как я понимаю, дело не только и не столько в добротных уроках русской литературы. Вы не переставали быть авторитетом для детей и после школьных звонков, в том числе последнего. Они вам всю жизнь были интересны не меньше, чем вы - им! И отсюда взаимная любовь, дающая силы для всех этих экскурсий, театральных постановок, задушевных разговоров на пути от школы к дому с провожатыми-учениками и прочего, и прочего. А теперь и для многолетней переписки и взаимных визитов бывшей учительницы и бывших учащихся друг к другу, даже в разные города, а то и страны! Давайте расскажем о самых значительных, особо памятных для учителя и учеников внеклассных акциях. И встречах после последнего школьного звонка.
3. Д. Ну, мамой называют сейчас некоторые бывшие ученики. А в школе они заочно звали меня Зиночкой. Или (почему-то) тетей Зиной.
На спектакли нашей театральной студии набивался полный зал. А «Маленького принца» вообще не могли начать, так как у самой сцены сидели на полу и у стен стояли зрители. Принца играл пятиклассник (или он был в четвертом?). Но главное в том, что мальчик, сыгравший Автора, посчитал себя ответственным за этого Маленького — ох, какого колюче-закрытого долгие годы! И помог ему преодолеть трудный период. И теперь Илья Карауш, наш Принц, ставит спектакли в Институте благородных девиц при кадетском корпусе, созданном Автором — Андреем Бахваловым — в Новосибирске. Недавно Андрей был у меня в гостях, встречался с моими нынешними учениками. Никакая из прежде полученных наград не может сравниться с теплом этой встречи!
Со своими сибирскими школьниками я ездила в путешествия и на Горный Алтай, и на север — к декабристам (это сейчас я понимаю, что не такой уж они были подарок для своего народа), и в Ленинград, и даже в Одессу. Мой двоюродный брат, живший тогда в Ленинграде, смеется, вспоминая, как перед новогодней ночью измерял квартиру: поместятся ли на полу мои ученики, которых я везла на экскурсию? А пушкинский урок для 45 моих сибирских учеников начался в Одессе с дома на ул. Торговой, где жила Амалия Ризнич и где, по преданию, поэт посадил во дворе тополь, и закончился у украденных ныне ворот на бывшей их даче в Отраде. И фонари Юрия Олеши, и многое другое показала детям, уже и не вспомню что. Зато помню их просветленные, очень красивые лица.
А сестра чистила ведро картошки, варила сотню яиц, потому что хотя мой папа и устроил нас в совхоз (якобы в трудовой лагерь, за что нам половину стоимости дороги оплатили), но детский аппетит требовал домашней подпитки. Между прочим, когда папа узнал, что дети должны ехать в общем вагоне, он доплатил за плацкарты...
У меня есть старая желтая тетрадь. На первой странице стоит дата - 78-й год. Я уже давно работала учителем, побывала завучем, но вот что записано (а значит, и мучило): «После художника остаются творения: музыка, холсты, книги. Что остается после учителя?»
Теперь я знаю ответ.
В Германии сейчас живет Володя Швайцер. Его жена - Анечка Юдина, родная сестра одной из моих учениц, умница и вообще чудный человек. Скоро она с дочерью в гости приедет. Володя полтора года назад был. А мы с сестрой у них - год назад. Мне было у них так тепло и светло... Так сложилось, что нам, вернувшимся из Новосибирска в Одессу после смерти моего отца, через короткое время пришлось уезжать обратно: это связано было с работой мужа, и он пребывал в расстроенных чувствах. Володя Швайцер в тот момент заканчивал службу в армии. Так он не в Новосибирск поехал, а к нам в Одессу. Помог собраться и уже с нами на поезде вернулся домой. А когда с мужем инсульт случился в Одессе, мало того, что присылали отовсюду лекарства, приехал доктор Александр Соколов, мой ученик Саша, просто наш друг, чтобы помочь мне собраться в Израиль. Чтобы побыть с Толей.
Б. К. Пора, однако, перейти к самой важной части нашего диалога — к сегодняшнему дню. Что вы делаете в израильской школе, Зинаида Яковлевна, что преподаете? Те же русский язык и русскую литературу? Тогда — кому? Русскоязычным детям как второй или третий иностранный? Как осваивались в новых обстоятельствах?
3. Д. Делаю то же, что и всегда: учу детей. Из «русских» и смешанных семей. Правда, не литературе, а только русскому языку как второму иностранному. Русскоговорящих из них, однако, процентов 25-30. И, а зохен вэй, какой это русский! У детей бедная, в основном бытовая лексика, вроде как у многих наших олим с ивритом (вы не заметили, что продавцы на рынке выучили тот же набор слов по-русски?). Я не отбираю учеников. Единственное условие — понимать меня хотя бы на 70 процентов. Какая уж литература! Стараюсь хорошие тексты дать. «Денискины рассказы» в 7-м. Я очень люблю Драгунского и говорю с классом о его текстах, как говорят со взрослыми, а заодно кое-что о нашей тогдашней жизни рассказываю. А ведь их нужно научить читать и писать. В конце года у нас спектакли — это их тест. Я не репетирую. Каждая группа (6-8 человек) готовит мини-сценку по выбранному рассказу. Как сделать сценарий, учу. Это такая кухня... Я, например, в 8-м классе читаю вслух всего «Маленького принца». И крошечные две главки занимают урок, столько там разговоров...
Как осваивалась в израильской школе? А никак. Я учитель. Мое дело, чтобы ученики мне верили и хотели брать от меня то, что я могу дать. Несу в класс желание их услышать и надежду, что они услышат меня. На первых порах мне неважно, поймут ли и согласятся ли, — важно, чтобы просто услышали. И тогда — я это знаю точно — в нужный момент придет взаимопонимание.
В 8-9-х классах у нас Рубина, Паустовский. Да какая разница? Вам трудно понять специфику. Вот вы могли в школе Диккенса и Шекспира в оригинале читать? А русский моих учеников часто хуже, чем тот наш английский, нам хотя бы грамматику вдалбливали. Я учу детей писать, читать, а затем устно и письменно выражать свое мнение о прочитанном, то есть правильно говорить по-русски, вести диалог.
Б. К. А есть ли в «корзине» экзаменов на «багрут » русский язык? Помнится, этот вопрос лет десять назад был актуален на «русской улице».
3. Д. Да, эта дисциплина есть в списке багрутных. И тут надо сказать, что русский язык мог бы и не пробиться в израильскую школу, если бы не уроженка Израиля Яэль Ха-Руси, один из инспекторов министерства образования. Корни её с Украины, из Винницы, куда она регулярно ездит. А фамилия, по-моему, - это псевдоним отца Яэль. Сейчас она на пенсии. Учеников у нас, русистов, становится по естественным причинам меньше, однако предмет в школьной программе есть. И выпускник может подготовиться и сдать экзамен по русскому языку. Уже много лет я вхожу в государственную комиссию - проверяю такие багрутные работы.
Я вам про олимпиаду по русскому языку для иностранцев в Москве не писала? Восемь победителей из разных израильских школ, одна девочка - моя. Впервые вся наша группа привезла только золотые медали! Настрой, психологический климат в группе считаю своей заслугой. Мы заказали корзину цветов на сцену при подведении итогов, а в корзине стоял наш бело-голубой флажок. Правда, он исчез в первом же перерыве.
Этой группе повезло. Ребята многое увидели сверх той мини-программы, которую им предоставили. У меня много друзей в Москве, в том числе и бывшие ученики.
Б. К. А у вас, Зина, были такие учителя, чтобы на всю жизнь запомнились, служили образцом? Знаете ли вы, что заветные строки: «Учитель, воспитай ученика, чтобы было у кого потом учиться», ставшие в свое время возвышенным штампом, в оригинале звучат несколько иначе? У автора, Евгения Винокурова, поэтические строки обращены к другому адресату: «Художник, воспитай ученика...» Позднее народ «поправил» поэта и в ряде изданий появился уже «учитель». Что, наверное, справедливо.
3. Д. Справедливо. Естественно, у меня настоящие учителя были. И не только в школьные годы. И сейчас есть. Считаю, не так важно, что преподавать. Важно, есть ли тебе что принести в класс, что предъявить детям. Я здесь к учителю математики Михаилу Розенбергу в «Мофет» на урок поехала. Я что, математику решила изучать? Я личность увидела. Совсем другую, очень требовательную манеру. Удовольствие получила, ощущение сопричастности к настоящему. Я и в Новосибирске на уроки ходила к математикам. Из литераторов мне много дал одесский учитель Исидор Гольденберг. Знаете, сколько уроков я у него просидела? По-моему, весь декретный отпуск с дочкой. У меня вопросы, которые он задавал по «Анне Карениной», 25 лет хранились, до Израиля. Он, кстати, живет в Иерусалиме. Учит, хотя ему за 80. Но учит тех, кто интересуется Торой.
Б. К. Вы, как принято говорить, нашли свою нишу в новых, заданных жизнью обстоятельствах. А на такой вопрос можете ответить откровенно: вам что, все нравится в израильской школе?
3. Д. Конечно же нет! Правда, многое из того, что не нравится здесь, мне не нравилось и там. И еще больше, думаю, не понравилось бы в сегодняшней школе России.
Я не понимаю, как учитель позволяет себе не развиваться, не читать. И, повторю, какая разница, что за предмет ты ведешь! Если любимый учитель говорит, что это он читал, это видел, в этом музее побывал, найдутся те, кто захочет пойти следом.
Мне не нравится общий культурный фон коллег из учительского сословия. Когда ученик к 15 годам имеет хоть какие-то сведения по многим образовательным предметам, его когнитивные возможности расширяются. А если учитель не знает то, что положено знать минимально развитому человеку...
Меня возмущает, что учитель может войти в класс через пять-семь минут после звонка, а ученики стоят перед закрытой дверью. Меня бесит, что можно без важной причины забрать ребенка с урока. Осуждаю искажение самой сути волонтерства, когда школьники посещают в благотворительных целях различные заведения (дом престарелых, садик для детей без родителей и т. п.) за счет уроков. Мне не нравится, что в младших классах — а для первых-четвертых это особенно трагично — нет должной нагрузки на интеллект...
К счастью, многие из перечисленных выше негативов не относятся к школе «ОРТ-Гутман» (Нетания). Здесь любят учеников — и это главное. Стараются вытянуть каждого. Советники есть в каждой параллели, они проводят беседы, ролевые игры, индивидуальные встречи со всеми, кто в этом нуждается. Такая должность предусмотрена в каждой израильской школе, но здесь это действительно работает.
Нравится, что есть уважение к знаниям. Никто косо не посмотрел, когда я высказывала о ком-то или о чем-то мнение, идущее вразрез общепринятому. Напротив, прислушиваются, сами спрашивают. Нравится, что здесь нет интриг и сплетен. Мне хорошо в этой школе.